Неточные совпадения
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний
век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после
жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
Его похвальное слово не мирилось в сознании с такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин,
жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее в сравнении с тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли не началом золотого
века.
Но его лицо с взъерошенными дикими бровями и с обнаженными безволосыми веками-было вульгарным, суровым и низменным лицом типичного алкоголика, развратника и мелко
жестокого человека.
Приземистая широкоплечая фигура Осипа Иваныча с красным затылком и высокой грудью служила как бы олицетворением преисполнявшей его энергии; выкатившиеся карие глаза с опухшими красноватыми
веками смотрели блуждающим, усталым взглядом, как у человека, который только что сейчас вырвался из
жестокой свалки.
И Вадим пристально, с участием всматривался в эти черты, отлитые в какую-то особенную форму величия и благородства, исчерченные когтями времени и страданий, старинных страданий, слившихся с его жизнью, как сливаются две однородные жидкости; но последние, самые
жестокие удары судьбы не оставили никакого следа на челе старика; его большие серые глаза, осененные тяжелыми
веками, медленно, строго пробегали картину, развернутую перед ними случайно; ни близость смерти, ни досада, ни ненависть, ничто не могло, казалось, отуманить этого спокойного, всепроникающего взгляда; но вот он обратил их в внутренность кибитки, — и что же, две крупные слезы засверкав невольно выбежали на седые ресницы и чуть-чуть не упали на поднявшуюся грудь его; Вадим стал всматриваться с большим вниманием.
Монархиня отрицает ее необходимость в спокойное царствование законов, и кроткая Философия торжествует над
жестоким обыкновением
веков (209–212).
В приведенном выше письме Трифона Панкратьича мы уже видели, что
жестоким помещиком является человек старого временя, с отсталыми понятиями, жалующийся на то, что невежество и грубость уже отжили свой
век в царствование Екатерины. Такой же точно господин является в «Трутне» (1769 года, стр. 202–208, 233–240), в «отписках» крестьян своему барину и в копии с его господского «указа». Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это? Вот выписка из крестьянской отписки...
— Я сегодня еду в Петербург, — равнодушно и устало говорил патрон, медленно опускаясь в кресло. Тяжелые
веки едва приподнимались над глазами, и все лицо его, желтое, стянутое глубокими морщинами к седой щетинистой бородке, похоже было на старый пергамент, на котором не всем понятную, но печальную повесть начертала
жестокая жизнь.
История цивилизации», и это напоминало о чем-то старом, о множестве людей, которые испокон
веков хотят устроить свою жизнь и не могут; о жизни, в которой все непонятно и совершается с
жестокой необходимостью, и о том печальном и давящем, как совершенное преступление, о чем не хотел думать Павел.
Наказание «по подозрению» в новейшее время — вещь невероятная. Средневековая инквизиция и наша
жестокая юрисдикция XVIII
века — и те добивались доказательств или сознания, хотя бы вымученного. Оставляемых же в подозрении по XV т. св. зак. не наказывали. А потому здесь прибавка «и по подозрению» не кажется ли просто оскорблением самой идеи правосудия?